Аэль Дороро

Нехватка воздуха любви, в душе - удушье равнодушия...
Мне кайфа счастья не словить, мечты депрессией разрушены.
Осталась только пустота, но пустота такая странная:
Как хищник ходит по пятам, как будто точно знает - ранен я.
Мороз трещит, как я, по швам, а снег вокруг ложится саваном...
Так сложно в стих вставлять слова, когда по краю бродишь самому.
Я говорю тебе "Привет!", когда встречаемся на улице;
И сразу мысли в голове, что больше мы не поцелуемся.
И отвечая - "Здравствуй, Саш", с толпой сливаешься кипящей ты,
А сердце (просто чудеса!) молчит как будто сердце спящего.
Нехватка воздуха любви, в душе - какое-то бездушие...
Звонок. "Сдавала тест на ВИЧ. Сходи и ты в ближайшем будущем."

Дождливое лето без капли взаимной любви,
Коньяк, сигареты, осколки разбитого сердца...
Хронический ливень улыбку в окошке кривит
И крутит тоскливо мелодию тщетных усердий...

Ты вертишься белкой... и "белочки" слышишь шаги...
И смотришься в бездну, рискуя свалиться с обрыва,
И голос любимой не скажет тебе: "Берегись!",
Услышав как гибель стучит монотонно по крыше...

Зарёванный вечер... Звонишь и звонишь Натали,
Но кто-то зловеще твердит: "Абонент недоступен,"
А с каждым стаканом всё больше и больше болит,
И слёзы, стекая, стрекают как молнией тучи...

Дождливое гетто, проулок несчастных мужчин -
Ты знаешь, что где-то находится выход... но где же?
Принять бы пилюлю - себя от любви излечить,
Но в споре с июлем, теряешь по капле надежду...

Лежу с чужой женою на старенькой кровати,
Люблю её, но всё же душа, как сплин, пуста...
Кукушка кукувато в окошке виноватит,
По пальцам можно куки легко пересчитать.

А я сегодня пьяный любовью и ликёром,
И мне по-фиолету сомнительный прогноз.
Кольцо на пальце Ленки блестит немым укором...
Со мной она ли бродит под ручку в мире снов?

Скажи, кукушка, сколько у Ленки фаворитов?
А, впрочем, нет, не надо... молчи, прошу, молчи.
Кукушка луковато немою притворилась...
И пульс по-акробатьи до люстры подскочил.

Я был немного пьяный любовью и ликёром,
Но от ликёра сразу я резво протрезвел,
А чувства, словно пчёлы, легли на пол подмором,
И лишь кукушьи куки остались в голове...

Дом в деревне, где выросла мать, превратился в руины,
Стал похож на разрушенный спятившим временем храм...
Он стоит в окружении дряхлых деревьев-раввинов,
Много лет равнодушно смотревших, как он умирал.

В этом доме впервые парного хлебнул молока я,
И впервые увидел в окне, как забили свинью...
В печке рыбка томилась, а годы мальками мелькали;
В гости смерть заходила, мою истребляя семью.

В этом доме теперь проживают лишь мошки и мыши,
Но иконы на треснувших стенах упорно висят
И скучают по бабушке Наде и дедушке Мише,
Что любил опрокинуть за ужином сто пятьдесят.

В этом доме гнездятся счастливые воспоминанья,
А плохие... Давно поросли поседевшим быльём.
На скамейке у дома курю я, себя обвиняя -
Мне досадно и стыдно, что редко бываю я в нём.

Дом, где выросла мать и где я пацаном бедокурил,
Я отстрою тебя! Чтоб на лето с женой и детьми
Приезжать... И, услышав как птицы под крышей воркуют,
Буду знать - это синие птицы лелеют мой мир.

Апрель опять жуёт огнём траву,
Мне душу травит, не даёт покоя...
Кручусь, как белка, в колесе запоя
И девок не зову на рандеву.

Чекушка водки, пачка сигарет...
А что ещё в селе для счастья надо? -
Зайти бы в гости к местной курве Наде,
Но ей меня в объятьях не согреть.

Мой лучший друг женился наконец...
Я слышал, вроде даже бросил пить он
И жить уехал в Питтсбург или в Питер,
А я, как идиот, держусь корней.

Чекушка водки, пачка сигарет...
А что ещё вдовцу для счастья надо?
Душа моя накрылась медным адом,
И понял я, что напрочь устарел.

Апрель, омой меня грибным дождём.
Не знаю, дотяну ли я до мая...
И, слыша кошки жалобное "Мяу",
Я тихо прожигаю день за днём.

Слова любви растратил я на шлюх,
А душу заложил в ломбард иллюзий.
Я сам себя уже с трудом терплю
И лишь одно мешает влезть в петлю -
Та женщина, которой я молюсь и
Которую люблю.

Слова обмана, гнева собирал,
За пазухой их прятал, словно камни;
И часто под пьянящее "Ура!",
Я выбивал, как зубы, ими страйк,
Но, глядя в отражение в стакане,
Я видел стыд и страх.

Слова прощенья жёг в печи обид
И отравился едким дымом боли...
Потом Донару встретил, полюбил
И в форме сердца подарил рубин,
Но, светлых слов любви не зная боле,
Подсел на озлобин.

Я тратил зря и время, и слова...
Кутил с отребьем, вот и сел на нары.
История проста и не нова -
Не счастье, а тюрьму себе сковал.
Кто знает, доведётся ли Донару
Мне снова целовать...

Весна. Проснулись пауки, а ты
Впадаешь то ли в спячку, то ли в кому.
С утра плетёшься на работу - в школу,
Уже в обед мечтая рухнуть в койку,
Спалив мосты.

Весна. Почти растаял грязный снег
И скоро на деревья ляжет зелень,
А ты во власти алкогольных зелий
И с каждым днём становишься всё злее,
Как на войне.

Весна. Но вновь, увы, ты не расцвёл -
В утёнке гадком не проснулся лебедь.
Все мысли только о насущном хлебе,
Забыл, что ты женат на королеве
Окрестных сёл.

Весна. В прохладном воздухе - любовь,
Но только болен ты иммунитетом.
Душа с югов ещё не прилетела
И ты становишься продажным телом,
Что спит с любой.

Он ни разу в руках не держал автомат
И с ружьём по лесам не ходил за добычей,
Он читал этот мир, как бульварный роман,
И курил по утрам натощак по привычке.
По привычке ходил на работу и там
В раздевалке бухал самогон с пацанами...
Отчего же ему снились вихри атак,
Снилось небо в крови и снарядов цунами?

Хоть жену и любил, но по бабам ходил,
А дурёха-жена почему-то прощала...
Слава богу, прощать помогал викодин
И сынишка Олег (старшеклассник прыщавый),
Что с друзьями тусил, деньги мамы мотал,
Нервы маме мотал, будто грошик цена им.
Отчего же ему снились вихри атак,
Снилось небо в крови и снарядов цунами?

И когда белым днём на сияющий снег
Во дворе под окном приземлилась ракета,
То жена и сынок улетели на ней,
Улетели вдвоём в поднебесное гетто...
Лишь тогда понял он, что роман долистал,
Лишь тогда понял он, отчего же годами
Часто снились ему вихри гневных атак,
Снилось небо в крови и снарядов цунами.

Школьный сторож снова пьян, а ночь
Разлилась в тетради неба - кляксой.
Круглый экс-отличник Иванов
Много лет запойно пьёт вино,
Получает от жены указкой...

Иванов, держа в руке фонарь,
Топает по коридору в кедах,
В кофте и в изношенных штанах;
Спьяну сложно в темноте шмонать,
Вспоминая о былых победах.

Он стеснялся имени "Захар",
Правда, в Бога верил, из-под палки...
По девчонкам сильно не вздыхал,
Грыз гранит науки как сухарь
И порой из-за четвёрки плакал.

Иванов, держа в руке фонарь,
Мчится мимо стенда "Гордость школы"
Потому, что там висит она -
Фотка молодого пацана,
Что глядит из прошлого с укором...

Школьный сторож снова пьян и сам
У себя ворует жизни годы...
Он давно не верит в чудеса -
Мёд и пиво пил, но по усам
Счастье утекло и стало горько.